Травма миллионов. Как архитектура должна работать с трагедией войны

Архитектура, как и культура, всегда была зеркалом общества и его истории. Войны, революции и природные катаклизмы оставляют отражение в сооружениях и мемориалах, переводя трагические события на язык архитектуры. Полномасштабное вторжение — трагедия, способная кардинально изменить архитектуру в Украине и дать начало не только новым стилям, но и парадигме.

Этот процесс уже начался — мы рассказывали о том, какой архитектура может быть после войны. Но не стоит забывать, какой ценой мы получаем эти "изменения" – разрушение десятков тысяч зданий, разбомбленные театры и больницы, потеря памятников архитектуры. Украинское общество проживает одну из самых сложных травм в своей истории, и новая архитектура должна эту травму учитывать, причем делать это очень осторожно.

LIGA.Life поговорила об этом с преподавательницей Bartlett School of Architecture, автором проекта Kharkiv Architecture Manual, архитектором и исследовательницей истории архитектуры Евгенией Губкиной и расспросила — как архитектурная сфера должна работать с трагедией войны.

"Ящик Пандоры": революция, которую могут запустить украинцы

Война диктует новые требования к архитектуре, поднимает вопросы ценностей и ответственности проектировщиков. Это касается не только безопасности и надежности архитектурных сооружений, но и морально-нравственных аспектов — например, смогут ли теперь архитекторы браться за монструозные и "вредные для города" проекты или сотрудничать с россиянами только ради денег?

Однозначный ответ — новая архитектура и ее создатели уже не будут такими, как раньше. Вторжение россиян открыло так называемый ящик Пандоры, что может привести к революции в архитектурной сфере в Украине и в мире в целом, считает Евгения Губкина.

Впрочем, добавляет, что пока рано говорить, какими будут архитектурные последствия этой революции — это только обретает форму. "Это не что-то плохое, наоборот – это самое интересное. Ведь перед нами действительно возможности формирования новых идей, не просто какого-то стиля — мы можем предложить новую парадигму", – комментирует Губкина.

Чтобы реализовать эти революционные изменения, украинские архитекторы должны проделать сложную интеллектуальную работу. Из-за травматического опыта войны наши специалисты стали одними из самых прогрессивных в мире – это заметно во время дискуссий на разных уровнях, считает Евгения:

"Сейчас быть украинцем — это в первую очередь иметь тот тяжелый опыт войны, который мы все получили. И этот опыт сделал молодых и даже опытных украинских архитекторов флагманами (в сфере. — Ред.). Это ощущается в ходе дискуссий — насколько мы прогрессивнее, более глубокие и более чувствительные к большинству тем, в отличие от наших зарубежных коллег".

Проблема в том, что сейчас у всех украинцев очень мало ресурса на интеллектуальную работу, ведь есть более неотложные проблемы.

Чтобы не потерять ценный потенциал, все инсайты и наработки во время войны Губкина советует превратить во что-то теоретически-образовательное — например, издавать литературу, основывать школы, студии и т.д.

"Важно это не потерять. Потому что сейчас это эмоциональный толчок, когда все отзываются на происходящее. Но если с этим ничего не делать — это останется на уровне эмоций", – говорит Евгения.

Как работать с коллективной травмой войны

Когда архитектор берется за сложный проект, рефлексирующий на тему войны, он становится своего рода медиатором между обществом и происходившим в прошлом.

Именно этому посвящен проект Kharkiv Architecture Manual — это цифровой путеводитель по Харькову, для которого создано мобильное приложение. С началом войны памятники архитектуры Харькова оказались под угрозой уничтожения из-за постоянных обстрелов. Вместе с тем на фоне такой угрозы ценность объектов наследия значительно возросла, равно как и повысился интерес к истории и памяти этих мест, отмечает Евгения.

"Это коммуникативная работа. У наших архитекторов сейчас есть все шансы, чтобы трансформировать подход "мы инженеры, которые умеют декорировать и зарабатывают деньги" в то, чтобы стать медиаторами в сложном процессе восстановления", — говорит Губкина и добавляет, что восстановление должно быть не только физическим, но и ментальным тоже:

По словам Евгении, новая архитектура должна учитывать коллективную травму не только в локальном контексте, но и общенациональном. То есть трагические события в Буче, Ирпене, Изюме, Херсоне должны найти отражение в сооружениях как этих городов, так и всей Украины.

Жестоко разрушенные россиянами здания,  например дом в Бородянке или места массовой гибели людей, — это символы войны, которые нельзя игнорировать. Еще хуже — строить на их месте новые постройки.

"Как можно строить что-то новое и забыть то, что произошло с домом в Бородянке или с театром в Мариуполе? Это не что-то эстетическое — это об этике, о памяти и нашей травме. У нас нет другого пути — мы должны стать противоположностью нашим соседям, которые хотят все засыпать, закрыть и построить что-нибудь новое, чтобы все забыли", — рассуждает архитектор.

Объекты, где произошли самые трагические события, должны превратиться в мемориалы или консервации, если это не повредит безопасности людей и не приведет к новым травмам. Стоит ли оставлять руины или модернизировать их — индивидуальная задача каждого архитектора.

В пример Евгения ставит Мемориальную церковь кайзера Вильгельма в Берлине, частично разрушенную в 1943 году в результате бомбардировки союзников.

После войны руины церкви решили снести и построить на том месте новое здание, но жители Берлина выступили против – газеты начали получать тысячи писем с просьбой не делать этого. Власти города прислушивались к общественности и законсервировали руины. Впоследствии архитектор Эгон Айерман добавил к ним новые модернистские элементы.

"Это о высказывании, это такая наррация определенных смыслов через архитектуру. Что мы будем доносить — это уже более или менее кажется понятным. Но каким образом это должно быть, какими символами или архитектурными изречениями —  зависит от архитектора, его опыта и способности чувствовать эту травму", – говорит Губкина, отметив, что таким выражением всегда были мемориалы – архитектурная форма, аккумулирующая память о войне.

Но сейчас актуальны мемориалы, избегающие глорификации (прославления войны. — Ред.), а наоборот — которые передают ее ужасную разрушительную сущность.

Тонко мемориал работает с темой войны в проекте "Кольцо памяти" парижского архитектора Филиппа Проста — объект создан на кладбище Нотр-Дам-де-Лорет во Франции в честь столетия Первой мировой.

Поощрение и привлечение наших специалистов к мемориальным проектам было бы очень полезно для архитектурного сообщества. Евгения советует работать над усовершенствованием конкурсных процедур и механизмов организации такого привлечения.

"Архитекторы действительно мечтают создавать что-то смелое. Архитекторов у нас много, а вот подобной работы раньше было мало — и если бы им давали делать такие мемориальные вещи, это была бы отличная идея", — отмечает Губкина.

Реконструкция: как восстанавливать бережно

По всем конвенциям, которые Украина подписала еще в начале независимости, мы должны восстанавливать все исторические архитектурные памятники в том виде, в каком они были, — независимо, что повлияло на разрушение.

Впрочем, реконструкция поврежденных в результате войны зданий подобна сложным хирургическим операциям с большим количеством рисков, когда от решения врача зависит судьба пациента.

Если ситуации действительно сложные, например, есть угроза обрушения здания, — реконструкцию проводят в соответствии с действующими протоколами, говорит Губкина. В общем следует учитывать три следующих аспекта:

• экономическая целесообразность — есть ли смысл восстанавливать здание, обоснованно ли это экономически;
• вопросы безопасности — какие риски могут возникнуть при восстановлении, будут ли риски для потенциальных пользователей;
• памятникоохранный статус — если историческое значение здания очень важное, то нельзя его оставлять заброшенным.

Относительно контекста Харькова и других городов, которые испытали очень сильные разрушения (но остаются подконтрольными Украине. — Ред.), следует говорить об опыте немецкого Кельна, который практически был разрушен дотла во время Второй мировой. Бомбардировками уничтожили 80% территории города — уцелели всего 300 домов.

Впрочем, после войны власти Кельна сделали ставку на сохранение исторической сетки улиц и подлинности застройки. Сохранившиеся здания пытались реставрировать, восстанавливая их оригинальный вид и сохраняя этажность.

Одним из важнейших шагов, позволивших сохранить город, было восстановление романских церквей и готических соборов по всему Кельну.

"Но признаем — сейчас мы точно не потянем аутентичного восстановления всех разрушенных памятников. То, что россияне сделали с Харьковом и Черниговом, – архитектурно это катастрофа, сейчас нам не под силу восстановление всех зданий", – говорит Губкина.

Отмечает, что такие сооружения нужно сначала стабилизировать, чтобы они не разрушались от природных факторов – на это следует привлекать средства доноров и партнеров. "А когда-то, когда на это будут выделены бюджеты, один за другим, раз в квартал начинать постепенно восстанавливать", – отмечает архитектор.

"Мяч на стороне государства": кто будет отвечать за изменения

Гражданское общество в Украине очень сознательное и оперативно реагирует не только на социальную несправедливость, но и на проблемы архитектуры — вспомнить хотя бы случай со зданием "Квіти України", когда активисты остановили незаконное уничтожение памятника. Впрочем, судебные процессы между девелоперами и общественностью продолжаются до сих пор.

Смогут ли те изменения, которые произошли в мировоззрении украинцев во время войны, как-нибудь просочиться в законодательство по архитектуре — вопрос в первую очередь к регуляторам застройки, а также министерствам культуры и инфраструктуры. Как гражданское общество мы должны продолжать протестовать против незаконной застройки, требовать реформирования сферы недвижимости и оказывать давление на профильные институты и местные власти.

"Если мы говорим о новых этике и морали, то эти понятия очень тесно связаны с регулированием. Если не будет регулирования, а только деньги все будут решать, то мы скатимся в "трампизм" — стекло, деньги, строй где хочешь, выше, больше. Нет, теперь уже нельзя делать все, что захочешь. Это уже не наш путь", — отмечает архитектор.

Чтобы популяризировать новую архитектуру и ее терапевтическую функцию, следует выводить эти темы из интеллектуальной или чисто профессиональной дискуссии, "переводить" на широкий, общедоступный или даже политический язык. Например, создавать и продвигать в СМИ материалы, которые доносили бы эти смыслы к людям на уровне понятий "хороший" и "плохой".